И снова вы за бортом - и в поисках нового Арарата вязнете в зыбучих песках неизвестности. Вот какую муку я претерпел и претерпеваю доныне! Каждый раз, как мне покажется, что из четырех загадочных падежей я выбрал единственно правильный, в мое предложение вторгается какой-нибудь замухрышка - предлог, обладающий, однако, чудовищной разрушительной силой, - и все летит вверх тормашками.

... следом же за глаголом - как я понимаю, украшения ради-пишущий подсыпает с десяток всяких "haben sind gewesen gehabt haben geworden sein", и прочее и тому подобное, и только теперь импозантное сооружение завершено. Это заключительное "аминь" представляет собой нечто
вроде росчерка при подписи: не обязательно, но красиво. Немецкую книгу читать не так уж трудно - надо только поднести ее к зеркалу или стать на голову, чтобы перевернуть порядок слов, - научиться же читать и понимать немецкую газету не способен, по моему, ни один иностранец.

Наша литература тоже отчасти подвержена этой заразе: случаи заболевания вводными предложениями встречаются повседневно в наших книгах и газетах; но у нас это указывает на неопытность автора и некоторое затмение ума, тогда как у немцев это, по видимому, свидетельство литературной изощренности и того фосфоресцирующего интеллектуального тумана, который выдает себя у них
за ясность мысли.

Перехожу к прилагательным. Пусть кандидат в сумасшедший дом запомнит все эти варианты (склонения), и за его
избрание можно быть спокойным. Один студент калифорниец говорил мне, что предпочтет уклониться от доброй выпивки, чем просклонять два немецких прилагательных.
По-немецки все существительные пишутся с прописной, и это, надо сказать, удачная идея, а удачные идеи в этом языке особенно бросаются в глаза по причине их большой редкости.

У каждого существительного свой род, но не ищите здесь ни логики, ни системы; а посему род каждого существительного в отдельности нужно вызубрить наизусть. Иного пути нет. Чтобы справиться с этой задачей, надо иметь память, емкую, как гроссбух. В немецком девушка лишена пола, хотя у репы, скажем, он есть. Какое чрезмерное уважение к репе и какое возмутительное пренебрежение к девушке! а волосы, уши, глаза, подбородок, колени, сердце и совесть вовсе не имеют пола. Очевидно, изобретатель этого языка только понаслышке знал, что такое
совесть.

Таким словам, как "Шляг" и "Цуг" цены нет. Вооружаясь ими, а также неизбежным "Альзо!", иностранец может на что угодно отважиться на немецкой земле. Немецкое "Альзо!" тождественно нашему "Знаете ли" и в разговорной речи ничего не значит, хотя, напечатанное, имеет порой какой-то смысл. Стоит немцу открыть рот, как оттуда выпадает очередное "Альзо!", а стоит ему закрыть его, как он раскусывает пополам новое "Альзо", рвущееся следом.

Оснастившись этими тремя магическими словами, иностранец сразу почувствует себя хозяином положения. Он может говорить не задумываясь, что ни придет в голову, может излить наудалую весь свой нехитрый запас немецких слов, а случись заминка, не беда - пусть только кинет в пробоину слово "Шляг": девяносто девять шансов против одного, что оно заткнет дыру, как пробка или затычка. В крайнем случае пусть, не робея, бросит следом "Цуг". "Шляг" и "Цуг" вместе могут законопатить любую брешь; если же паче чаяния и они не выручат, у него еще есть в запасе "Альзо!". "Альзо!" даст ему возможность перебиться до подыскания следующего слова. В Германии, готовясь к словесному бою, не забудь прихватить парочку "Шлягов" и "Цугов" - с ними не пропадешь. Если даже остальные твои заряды будут расстреляны в воздух,
эти что-нибудь да зацепят, А потом скажи спокойно: "Альзо!" - и перезаряди снова. Ничто так не способствует впечатлению плавности, непринужденности и свободы в немецкой (и английской) речи, как вовремя ввернутое "Альзо!" (и "Знаете ли" ).

Про длинные слова: Эти длинные штуки едва ли можно считать словами, это скорее словосочетания, и человека, их придумавшего, следовало бы убить.

Мне рассказывали об американском студента, который на вопрос, каковы его успехи в немецком, сказал, не обинуясь: "Какие там успехи! Я битых три месяца корплю над грамматикой, а выучил всего-навсего одну фразу: "Цвей гляс" ("Два стакана пива" ).

Если мне также не удалось показать, что изучение немецкого способно довести человека до исступления, то виновато в этом мое неумение - намерения у меня были самые честные. Недавно мне пришлось услышать об одном вконец исстрадавшемся американском студенте: единственное полюбившееся ему немецкое слово, в котором он находил прибежище и отдохновение, когда мужество изменяло ему и терпение его иссякало, было слово "damit" (ср. английское "damn it" - "проклятье!" ). Но оно радовало его своим звучанием, а не смыслом. И вот, узнав, что ударение в нем падает не на первый слог, бедный малый, лишившись последней опоры и утехи, стал чахнуть и вскоре отдал богу душу.

А до чего тускло звучит даже самое выразительное из немецких слов, означающих взрыв, - "Аусбрух"! Наше "арбуз" и то лучше. Думается, немцы не прогадали бы, если бы позаимствовали у нас это слово для обозначения более сильных взрывов.

В немецком немало слов необычайно выразительных и впечатляющих. Таковы слова, характеризующие мирную домашнюю жизнь скромных людей, исполненных родственной приязни друг к другу; слова, имеющие отношение к любви во всех ее формах и проявлениях, начиная с добрых чувств и доброй воли, обращенных на случайного прохожего, и кончая нежной страстью; слова, живописующие природу в ее самых кротких и пленительных проявлениях, - луга и леса, птицы и цветы, благоухание и солнечный свет лета и лунное сияние тихих зимних вечеров, - короче говоря, слова, обнимающие все формы и оттенки покоя, отдохновения и душевной гармонии; слова из мира волшебной сказки; но особенно богат этот язык выразительными словами для обозначения высоких и сильных чувств. У немцев есть песни, исторгающие слезы даже у тех, кто не знает их языка.

...Во-первых, я упразднил бы дательный падеж, так как его не отличишь от множественного числа. К тому же дательный падеж - дело темное: вы никогда не знаете, в дательном вы падеже или нет, и узнаете об этом только случайно, - и никто не скажет вам, с каких пор вы в нем находитесь, почему, и зачем, и как вы из него выберетесь.

Я потребовал бы от человека любого сословия и состояния говорить по делу, просто и без затей, а не умеешь - сиди и молчи. Нарушение
этого закона должно караться смертью.

Глубокие филологические изыскания привели меня к выводу, что человек, не лишенный способностей, может изучить английский язык в тридцать часов (исключая произношение и правописание), французский - в тридцать дней, а немецкий - в тридцать лет.

Однажды я слышал, как милая и славная старушка немка говорила молодой американке: "Наши языки удивительно похожи, - не правда ли? Мы говорим: "Ах, Готт!", а вы: "Годдам!".-М. Т.